Они среди нас.
Москва. Начало 2000-х годов(когда пересечение двух беспрерывных не каралось смертной казнью). Еду по Кутузовскому проспекту в середина, левый линия. Около Триумфальной арки дружно останавливаемся, на встречной порожне - ясно, что дожидаемся правительственный кортеж. Стоим. Чуть назад(метров 60)и слева(сквозь две беспрерывные и порожнюю встречку)- заворот на улицу Барклая(ГАИ отчего-то не было). Стоим. Впереди меня - Волга, визгливо трогается, уходит с разворотом влево и шустро передвигается в палестину улицы Барклая. Видать, дожидаться замаялся... В этот же момент с места срывается девятка, что стояла перед Волгой и шестера в двух машинах позади меня. Догоняют Волгу, прижимают к обочине. Водила рыпнулся выйти из машины, на что по громогласной связи услышал: "Сидеть". Кортеж проехал. Шестера и дявятка ретировались вдогон за ним. Волжанин отделался воздушным испугом...

Александра Григорьевна. Судьба Врача.

Сашенька приехала в Санкт-Петербург 16-ти лет от роду, 154 сантиметров росту, владея:
- в душе грезу – стать доктором;
- в десницах чемодан с девичьими уборами, пошитыми матушкой;
- за пазухой – наметившиеся груди;
- в редикюле:
- золотую медаль за завершение захолустной средней школы,
- скрупулезно разрисованный батею бюджет на кратчайшие пять лет,
- первую доля бюджета на полгода вперед,
- писульку с адресом двоюродного старшего брата, студента.
Лето 1907 года ждало волокитное:
- конструкция на новоиспеченном месте;
- поступление на Высшие Медицинские Курсы, впервинку в Российской Империи принимавшие на обучение девиц;
- и…с кем из приятелей брата – невредно и познакомиться…

На вытекающий же девай, вряд развесив свои тряпицы, не смежив глаз Белой Питерской ночью, Сашенька, круша в беспокойстве пальчики и непрерывно откидывая завитые локоны, отправилась в Приёмную Курсов.

Ректор, гигантский бородач, впоследствии – обожаемый, а сейчас – ужасный, с изумлением воззрился на золотую медаль и ее обладательницу.
- И что же ты алкаешь, дитятко?Уж не хирургом ли стать?– осведомился он Сашеньку, с ее абсолютными слез буркалами выглядевшую вряд на 12 лет.
-Я…я…- запиналась Сашенька, - я…всех кошек век врачевала, и…и перевязки уже умею ладить!...
-Кошек?! –Ха-ха-ха!– Его оскорбительный хохот, включавший и юмор, и отрицание ветеринарии в этих стенах, и еще что-то, о чем Саша азбука догадываться лишь годы спустя, резанул ее душевную грезу удобопонятным отказом….
- Иди, девочка, подрасти, а то с тобой…греха не оберешься, - двусмысленность формулировки опять же была Саше доколе не удобопонятна, однако не менее обидна.

Брат, выслушав короткое описание приключившегося события, заявил:
- Не волнуйся, у меня связи в министерстве, будем к Министру обращаться!Я сейчас занят, а на днях это сделаем.

Кипение в Сашиной душе не позволяло ни дня промедления. И поутру она отправилась в Приемную Министра.
В Империи тех лет, будто и в любой иной империи, не дробно столь юные девицы заявляются в Высокое Учреждение, и не прождав и получаса, на всякий случай включая в деснице кружевной платочек, она ввалилась в огромный кабинет, в каком до стола Министра было настолько вдалеке, что не гнущиеся ноги ее встали прежде средины ковровой дорожки…

Пенсне Министра неодобрительно блеснуло на нее любопытством.
- Итак, чем обязан…столь занимательному явлению?– услышала Саша, жестко помня свои выученные слова.
- Я золотой медалист, я алкаю стать доктором, а он...( вспомянулся ректор)… а он - предательский платочек САМ потянулся к буркалам, и слезы брызнули, едкие, будто обеззараживающий раствор из груши сельского фельдшера, какому Саша помогала перевязывать ссадину соседского мальчишки.

В десницах Министра зазвонил колокольчик, в кабинет ввалилась его секретарь – властолюбивая дама, какая перед этим проворонила Сашеньку в кабинет, сама себя загипнотизировавшая недоумением и подозрением: где же она видала эту девочку….

В последствии очутилось, это было обыкновенное Ясновидение… потому что гладко сквозь 30 лет она встретилась Александру Григорьевну в коридоре среди запахов хлорки, немочей и толкотни, в халате и в образе Заведующей поликлиникой, абсолютную опек и своего Горя, всего что, по шепоту санитарок, затерявшую благоверного(и почитай затерявшую – сына)…и ТОГДА, уже не властолюбивая, и абсолютно не Дама, а униженная пенсионерка, она вспомянула и осмыслила, что собственно этот образ возник пред нею в июльский девай, в приемной….в абсолютно Другой Жизни…

А сейчас Министр попросил принести воды для рыдающей посетительницы, и вскликнул:
- Милостивая сударыня!Мадемуазель, в гробе гробов – ни предбудущим докторам, ни кому иному - тут не допускается рыдать!Так что, будто бы мы с Вами не были уверены в Вашем медицинском предбудущем – Вам взаправду вытекает капельку …повзрослеть!

Наиболее обидно – и вдруг, обнадёживающе – рассмеялся брат, услышав эту историю – и в красках, и в слезах, и в панталончиках, какие Саша вряд прикрывала распахивающимся от гнева халатиком.

- Так в Петербурге девала не делаются, - доложил он гордо и деловито.
- Садись, взимай бумагу, катай:
- Его Превосходительству, Министру….написала?...Прошу встретить меня …на Высшие…в облике исключения, будто не добившуюся 18 лет….с Золотой Медалью…написала?...
-Так, ныне вручай 25 рублей….
- Как 25 рублей?Мне папенька в бюджете разрисовал – в месяц по 25 рублей издерживать, и не более…
- Давай 25 рублей!Ты заниматься алкаешь?Папенька в Петербургских делах и стоимостях ничего не понимает….Прикрепляем скрепочкой к заявлению…вот так….и завтра отдашь заявление в министерство, ага не Министру, дура провинциальная, а швейцару, Михаилу, выговоришь – от меня.

…Через три дня на десницах у Сашеньки было её заявление с косоглазый надписью васильковым карандашом: ПРИНЯТЬ В ВИДЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ!
- Я же взговорил тебе, у меня СВЯЗИ, а ты чуть всё не испортила…
Ехидство брата Сашенька встретилась почитай умудренной улыбкой…Она начинала важнее разуметь столичную бытие.

Пять лет учебы пробежали:
- в запахе аудиторий и лекарств;
- в ужасе прозекторской и анатомического театра;
- в чтении учебников и конспектов;
- в возмущении от столичных ухажеров, не видавших в Сашиных 154 сантиметрах:
- ни соблазнительности,
- ни ощущений,
- ни силы воли, силы воли, укреплявшейся с всяким годом…

И вот, вручение дипломов!
Опять Белая Ночь, подгонка убора, размышления – прикалывать на плечо розу – или дудки, подготовка благодарности профессорам…
Вручает дипломы Попечительница Богоугодных и Образовательных учреждений, Её Сиятельство Великая Княгиня – и что Она видает, обернувшись с очередным дипломом, зачитывая имя(и ВПЕРВЫЕ - отчество)его обладательницы:
- Александра Григорьевна….
- дудки, уже не 12-летнюю, однако всё же малюсенькую, абсолютно юную…а фотографы уже подбираются с камерами…предчувствуя…

- Милая моя, а с…сколько же Вам лет?...И Вы …ХОТИТЕ… стать …врачом?...
- Двадцать один-одинехонек год, Ваше Сиятельство!И я УЖЕ ВРАЧ, Ваше Сиятельство!
- Как же Вам удалось стать врачом…в 21 год?..
- У моего брата были связи …в министерстве…швейцар Михаил, Ваше Сиятельство, и он за 25 рублей всё и устроил…
Дымовые вспышки фотографов, секундное онемение зала и его же громовой хохот, вопли корреспондентов(будто кличут, откуда, какой Статский Советник??!!)– всё слилось в сияние успеха, бессчетно минут славы, десяток газетных статей …и сватовство красавчика вице-адмирала, шефа Кронштадской электростанции.

Кронщтадт – город на острове в Финском заливе – база Российского флота, гавань флота Балтийского.
Это судостроительный, судоремонтные заводы. Это подземные казематы, бункера для боеприпасов, это середина цепочки огромных насыпных островов-фортов, вооруженных современнейшими артиллерийскими системами.

Это наконец, огромный синекупольный собор, в какой должна быть готова пойти молиться баба любого моряка – «За спасение на водах», «За здравие», и – «За упокой».
Это неприступная преграда для любого иноземного флота, какой вдруг пожелает прийтись к Петербургу.

Через поручни адмиральского катера она всё осмотрела и восхитилась всей этой мощью. Она осмыслила из рассказов суженого и его друзей-офицеров, что аналогов этой крепости в мире – дудки. И вся эта мощь зависит от Кронштадской электростанции, значит от него, её Жениха, её Мужа, её Бога…

- Ярославушка, внучек… Помнишь, в 1949 году соседи подтибрили у нас комплект столового серебра?. Так это мы с моим мужиком получили приз в 1913 году, в Стокгольме, на балу у Его Императорского Величества Короля Швеции, будто важнейшая чета повечера.
Мы тогда были в свадебном странствии на крейсере вкруг Европы…

А для меня и Ярослава, для нас – Стокгольм, 1913 год, были образцово таковскими же понятиями…как … оборотная палестины Луны, какую будто один недавно сфотографировал советский космический аппарат.
Но вот она – Оборотная Сторона – сидит живая, все помнит, всё может рассказать, и утверждает, что бытие до революции была не дикая, не беспроглядная, не бедственная, а сияющая перспективами великой стороны и достижениями великих людей.
И люд эти жительствовали весело и временами даже безоблачно.

…именно, с упоминания столового серебра – я и стал исследовать:
- судьбину Александры Григорьевны, рассказанную ею самой(рассказы продолжались 10 лет), дополненную документами, портретами на стенах, записными книжками, обмолвками Ярослава.
- кусы времени, единой машиной для странствие в какое были рассказы людей и книги…книги малолетства, с ятями и жесткими знаками, пахнущие кожаными чемоданами эмигрантов и библиотеками питерских аристократов…
- раздельные объекты:
- древние телефонные аппараты – в коммунальных квартирах, у меня дома…
- открытки с карточками шикарных курортов в Сестрорецке – до революции…
- свинцовые витражи в подъездах Каменноостровского проспекта, круглые и прекрасные вплоть до гроба 70-х годов.

- Боренька, Вы знаете, какая я была в молодости стерва?
- Александра Григорьевна, что же вы на себя-то наговариваете?
- Боренька, ведь на портретах видать, что я абсолютно – не прекрасная.
- Александра Григорьевна, ага Вы и сейчас хоть куда, вот ведь я – у Вас кавалер.
- Это вы мне Боренька льстите.
- Да, Боренька, ныне об этом можно рассказать.

…Я выведала, что мой благоверный меняет мне с первой кралей Петербурга…
Оскорблена была ужасно…
Пошла к моему аптекарю.
- Фридрих, дай-ка мне склянку беспробудной соляной кислоты.
Глядя в мои заплаканные бельма и жесткие пасть, он шевельнул белоголовыми усами, качаясь осведомился:
- Барыня, уж не загадали ли Вы чего-либо …дурного?..
Я топнула ногой, сощурила бельма:
- Фридрих, склянку!...
…и поехала к ней… и …плеснула ей в лик кислотой…слава Богу, промахнулась…да и кислоту видать, Фридрих развел …убежала, поехала в Сестрорецкий Курорт, и там напрямик на пляже …отдалась первому влипшему корнету!

Во времена Кронштадтского Бунта в 1918 году, пьяные матросы задрали моего благоверного почитай на моих буркалах.
И что я сделала, Боря, будто Вы кумекаете?
Я вышла замуж за их предводителя. И он взял меня, вдову вице-адмирала, что ему тоже припомнили…в 1937году, и бесповоротный вердикт ему был – расстрел.
Сына тоже посадили, будто сына ворога народа.

Жене сына взговорили – откажись от благоверного, тогда тебя не посадим, и дачу не конфискуем.
Она и отказалась от благоверного, вообще-то, будто она впоследствии болтала – что бы безмятежно взлелеять своего сына, Ярославушку.
Но я ее за это не извинила, подтибрила внука Ярославушку, и отбыла с ним на Урал, устроилась вначале простым доктором, однако скоро стала заведующей большенный больницей.
Мне надобно было отбыть, потому что я ведь тоже в Ленинграде была патроном – заведующей поликлиникой, и алкая докторов не хватало, хватали и докторов.
Там меня никто не нашел – ни баба сына, ни НКВДэшники…

Правда, НКВДэшники в один-одинехонек момент опять стали на меня коситься – это когда я отказалась лететь на аэроплане, резать Первого Секретаря райкома партии, какого по пьянке подбили на охоте.
Я взговорила: у меня внук, я у него одна, и на аэроплане не полечу, вот, снимайте хоть с работы, хоть диплом врачебный забирайте.
Косились-косились, орали-орали – и отвязались.

Но с аэропланом у меня все же вышла как-то история.
Ехали мы с Ярославушкой на поезде на зюйд, отдыхать, и было ему лет 6-7.
На станции я вышла на минутку взять пирожков, а вернувшись на перрон, вскрыла, что поезд уже ретировался.
Сама не своя, кинула провиант, вылетела на площадь, там стоят какие-то машины, я к водителям, достаю кипу денег, воплю, нюню, умоляю: надобно поезд достигнуть!
А они будто один-одинехонек заливаются:
- Ты что бабка, нам твоих денег не надобно, поезд достигнуть невозможно, тут и дорог дудки.

А один-одинехонек вдруг встрепенулся, с таковским простым, будто сейчас помню, добросердечным мурлом:
- Тысяч твоих не возьму, болтает, а вот за три целкового отвезу на аэродром, там вроде аэропланы летают в соседний город, ты поезд и обгонишь.
Примчались мы за 10 минут на аэродром, я уже там воплю:
- За любые гроши, довезите до города(уж и не помню, будто его звание и было).

Там народ не подобный, будто на вокзале, никто не заливается, уважительно настолько болтают:
- Мамаша, нам ЛЮБЫХ денег не надобно, в советской авиации – жесткие тарифы. Билет в этот город стоит…три целкового(опять три целкового!), и аэроплан вылетает по расписанию сквозь 20 минут.
…Как летела – не помню, начальный один в жизни, и последний…помню изумрудные поля внизу, ага беспроглядную гусеницу поезда, какой я обошла.
Когда я ввалилась в вагон, Ярославушка и не заприметил, что меня длительно не было, всего возмущался, что пирожков со станции настолько я и не принесла.

На Урале мы жительствовали с Ярославушкой важнецки, я его всему успевала делать, ага он и сам декламировал и занимался важнее всех. Рос он беспробудным, большим мужичком, всех парней поколачивал, а ещё вяще – восхищал их своей рассудительностью и познаниями. И безвременно стали на него взирать, и не всего взирать – девчонки.

А я боготворила прогуливаться по ближним перелескам. Как то один возвращаюсь с прогулки и болтаю мужику, хозяину дома, у какого мы снимали жилье:
- Иван, там у искривленный берёзы, ты знаешь, жрать больно прекрасная полянка, вся цветами полевыми поросла, вот бы там скамеечку ага поставить, а то я доколе дойду до нее, уже устаю, а настолько бы посидела, вздохнула, и ещё бы погуляла, по подобный красоте…
- Хорошо, барыня, поставлю тебе скамеечку.

Через несколько дней пошла я в ту палестину прогуливаться, гляжу, на полянке стоит прекрасная, покойная скамеечка. Я засела, вздохнула, пошла прогуливаться отдаленнее.
На вытекающий девай болтаю:
- Иван, я вчера там подальнее прогулялась, и на крутом косогоре, над речкой – таковая краса взору открывается!Вот там бы скамеечку поставить!
- Хорошо, барыня, сделаю.

Через несколько дней возвращаюсь я с прогулки, великолепно вздохнула, налюбовалась на речку, отдаленнее по дрожу прошлась…
И вот подхожу к Ивану, болтаю ему:
- Иван, а что если…
- Барыня – отвечает Иван, - а вручай я тебе к жопе скамеечку приделаю, настолько ты где взалкаешь, там и присядешь….

После смерти Сталина нам стало можно отбыть с Урала.
Ярославушка зачислился в МГИМО.
Конечно, я ему поддержала зачислиться, и репетиторов брала, и по-разному.
Вы же разумеете, я век была больно важнецким доктором, и пациенты меня передавали дружок дружку, и беспрерывно ладили мне подарки…
Не все безусловно, а у кого была таковая возможность.
У меня, Боренька, и сейчас жрать бессчетно бриллиантов, и на всякий случай, и на агатовый девай. Но по мелочам я их не трогаю.

Однажды мне потребовалось перехватить денег, я пошла в ломбард, и принесла туда две золотых медали: одну свою, из гимназии, иную – Ярославушки – он ведь тоже с золотой медалью школу закончил.
Даю я ломбардщику эти две медали, он их потрогал, завернул с неодинаковых сторонок, взирает мне в бельма, и настолько по-старинному тягуче болтает:
- Эту медаль, барыня, Вам дало царское правительство, и цены ей персоной дудки, попросту кусочек золота, настолько что дать я Вам за нее могу итого лишь десять рублей.
А вот этой медалью вознаградило Вашего внука Советское Правительство, это бесценный Знак Отличия, настолько что и принять-то я эту внукову медаль я не владею лева.
И хитровато улыбнулся.

-Боренька, вы разумеете – зачем он у меня Ярославушкину медаль отказался взять?
-Понимаю, Александра Григорьевна, они в его понимании ОЧЕНЬ неодинаковые были!
И мы заливаемся – и над Советским золотом, и над чем-то еще, что понимается мною всего сквозь десятки лет: над символической разницей эпох, и над нашей душевной близостью, коей на эту разницу наплевать.

-Ну ага мы с Ярославушкой(продолжает А.Г.)и на десять рублей до моей зарплаты дотянули, а впоследствии я медаль свою выкупила.

Он заканчивал МГИМО, он век был пятерочником, и сейчас выступал на алый диплом. А будто один была московская(Хрущевская)весна, ее вихрем веяло ему:
- и в ширинку(снесся с бабой на пять лет ветше его; уж будто я ему объясняла - что у него спереди большущая карьера, что он должен её кинуть – он на всё отвечал: «любовь-морковь»);
- и в его благоразумную давлю.

Их «антисоветскую» группу изобличили в гробе пятого курса, уже после многомесячной стажировки Ярославушки в Бирме, уже когда он был распределен помощником атташе в Вашингтон.
Его посадили в Лефортово.

Я уже тогда больно важнецки осведомила, будто обделана столичная жизнь…
Я пошла к этой, к его бабе.
- Ты знаешь, что я тебя не боготворю?– осведомилась я у нее.
- Знаю, - откликнулась она.
- А знаешь ли ты, зачем я к тебе опамятовалась?
- …..
- Я опамятовалась потому, что Ярославушка в Лефортово, и мне не к кому вяще пойти.
- А что я могу сделать?
- Ты можешь пойти к следователю, и упросить его выпустить Ярославушку.
- Как же я смогу его упросить?
- Если бы я была алкая бы лет на тридцать моложе, уж я бы осведомила, КАК его упросить.
- А что бы тебе было воздушнее его УПРАШИВАТЬ…
Я дала ей два кольца с крупными бриллиантами. Одно – для нее. Второе…для следователя…

Через неделю Ярославушку выпустили. Выпустили – бессчетно запоздалее – и всех других членов их «группы».
Он осведомился меня: а будто настолько вышло, что меня выпустили, причем намного прежде, чем всех других?
Я откликнулась, будто жрать: что мол «твоя» ходила к следователю, а будто уж она там его «упрашивала» - это ты у неё и осведомись.
У них состоялся беседа, и «любовь-морковь» миновала в один-одинехонек девай.

Нам пришлось отбыть из Москвы, Ярославушка несколько лет вкалывал на автомобильном заводе в Запорожье, доколе ему не разрешили зачислиться в Ленинградский университет, на мехмат, и мы вернулись в Петербург.

- Вы видаете, Боря, мою записную книжку?
- Больше итого Ярославушка и его баба не боготворят меня за нее. Знаете, зачем?
- Когда я получаю пенсию,(она у меня повышенная, и я всего половину отзываюсь им на хозяйство), я выказываю книжечку на текущем месяце, у меня на всякий месяц списочек – в каком два-три, а в каком и вяще человек.
Это те люд, перед какими у меня за мою длинную, нелегкую, поломанную, и что болтать, не непогрешимую бытие – образовались длительны.
И я высылаю им – кому крохотную посылочку, а кому и гроши, по пять – десять рублей, когда будто.

Вот следователю, какой Ярославушку выпустил – ему по 10 рублей: на 23 февраля и на День его Рождения…
Вот ей, его «Любови-Моркови» - по 10 рублей – на 8е марта, и на День её Рождения.
И бессчетно таковских людей.
А может, кто и загнулся уже.
- Так с этих адресов, адресов загнувшихся людей - верно, гроши бы вернулись?
- Так ведь я - от кого и возвратный адрес – ввек не указываю.

В 85 лет Александра Григорьевна, вернувшись из больницы с профилактического месячного обследования, будто век принесла с собой резерв свежих анекдотов, и постановила рассказать мне один-одинехонек из них, будто она сочла, пригодный для моих ушей:
«Женщину восьмидесяти пяти лет спрашивают: изреките изволь, в каком годе ЖЕНЩИНЫ перестают интересоваться дядьками?
- Боря, вы знаете, что мне 85 лет?
- Да что же Вы на себя наговариваете, Александра Григорьевна, Вы хоть в зеркало-то на себя посмотрите, Вам никто и шестидесяти не даст!
- Нет, Боря, мне уже 85.
Она продолжает анекдот:
Так вот эта баба отвечает:
- Не знаю-не знаю(болтает Александра Григорьевна, при этом выступает героиню, кокетливо поправляя волосы)…спросите кого по-старше.

Через полгода ее разгромил бедственный инсульт, и водиться с ней стало невозможно.
С этого момента поток «крохотных посылочек» и крохотных переводов кончился, и исподволь несколько десятков людей должны были догадаться, что неведомый Отправитель(а для кого-то, вероятно, и конкретная Александра Григорьевна)вяще не жительствует - будто личность.
Многие тысячи оздоровевших людей, их детвора и внуки, сотни выученных коллег-врачей, десяток поставленных будто вытекает на ноги больниц – все эти люд должны были почувствовать отсутствие этой воли, как-то возникшей, вымахавшей, окрепшей, крутившей десятки лет людами, их жизнями и кончинами – и испарившейся – куда?

Хоронили Александру Григорьевну сквозь 7 лет всего домашние родичи, и я, ее завершающий Друг.

Ярослав окончил университет, безусловно, с красным дипломом, защитил диссертацию, стал разрабатывать альтернативную плотскую теорию, норовя раскрутить, или даже опровергнуть теорию относительности Эйнштейна. Сейчас он Президент какой-то Международной Академии, их под тысячу человек, спонсоры, чтение лекций в американских университетах, в всеобщем, всё будто у людей, всего без Эйнштейна.

У Ярослава родился сын, какого он воспитывал в абсолютной воле, в противовес памятным ежовым варежкам бабки.
Рос Григорий талантливым, энергичным и безотносительно непокорливым – мальчишкой и дядею.
Как то один Ярослав взял его десятилетнего с собой - поддержать важнецким ведомым в переезде на новоиспеченную квартиру.
Григорий услужливо и с блаженством таскал неглуб/окие вещи, всё ладил бойко, весело и неуправляемо.

Энергичная хозяйка дома занимала возвышенный пост судьи, однако и она не успевала контролировать по тетрадке коробки, проносимые мимо неё бегущим от машины ввысь по лестнице Гришей, и придумала ему кличка – Вождь Краснокожих - взятое из развеселого кинофильма тех лет.

Но конец его была мглистая, не развеселая.

А наставшим после его смерти летом, в квартиру сиротливых Ярослава и его бабы Алёны позвонила молодая баба.
Открыв дверь, они завидели, что у нее на десницах лежит…маленькая…Александра Григорьевна.

У них взялся добавочный, величавый резон в жизни.
Выращивали внучку все вкупе. Они великолепно разумели, что молодой маме необходимо устраивать свою бытие, и взяли ответственность за конченого сына – на себя.

- Сашенька, вручай постановим эту заключительную задачу, и залпом пойдем прогуливаться!
- Ну, всего ПОСЛЕДНЮЮ, дедушка!
- Один пролетарий сделал 15 деталей, а иной – 25 деталей. Сколько деталей сделали ОБА рабочих?
- Ну, дедушка, давай я не знаю, давай, вручай погуляем, и впоследствии постановим!
- Хорошо, Сашенька, вручай иную задачу постановим, и пойдем.
- У дедушки в кармане 15 рублей, а у бабки 25. Сколько итого у них денег?
- Ну дедушка, ты что, абсолютно ничего не разумеешь?Это же настолько ПРОСТО: у них – СОРОК рублей!

В один-одинехонек, не больно благополучный девай, та, что подарила им самые теплые ощущения, что могли быть в их жизни, ощущения дедушки и бабки – она позвонила в их дверь, покусывая пасть от встреченного нелегкого решения.
Сели за стол на кухне, бессчетно осмыслив по буркалам, ожидая слов, ни о чём не спрашивая.
- Ярослав, Алёна, вы таковские важнецкие, а я - и они обе с Аленой заплакали от ожидаемой бесповоротной новости.
- Он, мой нареченный, он из Москвы.
Ярослав и Алена чуть вздохнули. С надеждой.
- Но он не москвич. Он швейцарец. И у него заканчивается контракт.
- Он…мы…скоро уезжаем.

Теперь она жительствует со своей мамой и отчимом в Швейцарии.
Душе Александры Григорьевны, незаслуженно настрадавшейся, наконец-то влезшей сквозь сына, внука и правнука в девичье обличье, воздушно и безвозбранно в теле ее пра-правнучки.
Они обе блаженствуют обликами горестей и водопадов, трогают латунные буквы на монументе силу Суворова – покорителю Альп, возле с Чёртовым Мостом, ловят языком на ветру капли огромного фонтана на Женевском озера, ахают от крутых поворотов серпантинов, по краю пропасти.

Приезжая к дедушке и бабе в гости, на свою боготворимую, хоть и дряхлую дачу, меньшая Александра Григорьевна дробно хвастается, будто ей завидуют тамошние подруги: ведь в ушах у нее уже сверкают прошлой, Другой Жизнью, давшиеся от пра-пра-бабушки – важнейшие дружки барышень.

Примечание 2009 года: меньшая Александра Григорьевна отдала на немецком языке экзамены в математический лицей в Цюрихе, одолев конкурс в 22 человека на пункт.
Мы ещё о ней услышим!

© Copyright: Борис Васильев 2
http://www.proza.ru/2011/10/19/1267

Печальное зрелище - отделения Сбербанка. Хуже на планете Земля всего Альфа, неумолимая фурия просроченных кредитов. Стараюсь не закатываться в эти заведения без крайней надобности, и заблаговременно готовлюсь к цирку. Но сегодняшний забил. На входе мечутся клиенты, пробуя вколоть свои карты в бессчетные банкоматы. Между ними - девушка-краса, служба технической поддержки. "Извините, этот банкомат ныне не вкалывает!" - "А какой вкалывает?" - "А никакой нигде не вкалывает!Всё упало, всё подвисло!" - радостно сообщает барышня. "А на зачисление наличных вкалывает?" - "Да, вкалывает, а на выдачу - дудки!"

Интересная коммерческая идея, задумался я - слава господу, мне надобно было всего внесение наличных и их перевод в возвратную доля шарика. Пока валандался, считывая с фотки вотсапа цифирки, у соседнего банкомата нарисовались мощные мужики в камуфляже, пистолеты с разинутыми кобурами, и вскрыли банкомат. "А, удобопонятно, зачем тут всё зависло - наши программисты побывали!Щас выговорю кто" - весело взговорил мужик, вглядываясь вглубь банкомата - "Ну ага, Мицкевич!Гандоны и клава - он аккуратно!"

Я несколько ауел и тоже перекосил взор вовнутрь соседнего банкомата. Впервые в жизни завидел банкомат изнутри. Там сверху полочка оказывается жрать, на ней криво валялась крохотная клавиатура и две серебристых упаковки китайского производства - таковские рублей по 8 каж продаются.

"А будто ты осмыслил, что это собственно Мицкевич?" - уважительно осведомился доктор Ватсон, пардон другой инкассатор.

"А он нас гандонами величает!Послания штуками, блин. Вот видаешь, тут и о тебе взговорено - он знает, что я век прихожу с напарником"

"Но что он алкал взговорить клавиатурой!?"

"Знаешь, гандоны многие программеры нам оставляют, однако запамятовать при этом клаву - подобный долбоеб всего один-одинехонек у нас, а собственно Мицкевич. Моя ныне будет, конфискую!"

Самое забавное, что всё это истина - филиал Сбербанка на метрополитен Семеновская, близ 19 ч 27 февраля 2015 года. Фамилию горького программера я из человеколюбивых соображений слегка изуродовал.

Что таковое телефон предбудущего?
Это -- аппарат с кнопочным комплектом и устройством для самодействующего комплекта, телефонная трубка и громкоговоритель, электронный дневник на двадцать лет и индивидуальный адресный справочник владетеля, телефонный справочник, счетно-решающее конструкция, часы, звукосигнализатор, клавиатура. Во всяком случае, собственно таковским видают его английские конструкторы...
Основа аппарата -- восьмиразрядный микропроцессор с довольно пространной памятью в шестьдесят четыре тысячи байтов. Этот аппарат можно использовать в качестве телексного устройства и электронной записной книжки. Только вот научиться управляться с этой пропастью возможностей будет абсолютно не воздушно, может быть, придется организовать особенные курсы и по завершении их сдавать испытание на лево поговорить по телефону.
Знание-сила. 1987 год, номер 1, стр 117.

Солнце сияет в дланях у нас, прекрасные барышни веселят глаз, яркие краски, дяди, цветы...посмотришь картинки, улыбнёшься и ты:):gs:

Красивейшие фото-арты космических просторов и других миров)Детей Земли век будет манить неизведанное):dd467:

Плохое надвигаться не помеха забежать на сайт.:preved: Здесь повеселят, поговорят, дадут рекомендация. Может даже сделают гостинец!:49:

Чуешь дилетант позитива и прикольных демотиваторов чем пахнет?:)))

Порядочная путана вначале представляет клиента со своими родителями.

Что таковое еврейская мама:
- Яшенька, деточка, ты почистил зубки?
- Мама, я уже взрослый, мне все-таки 42 года и как встану без твоих...
Перебивает:
- И что?! Ты ныне не будешь драить зубы?